Г.П. Аксенов

К ИСТОРИИ ПОНЯТИЙ ДЛЕНИЯ И ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ

В апреле 1922 года Альберт Эйнштейн побывал в Париже. Одна из встреч его с французскими учеными состоялась в Философском обществе, куда был приглашен и Анри Бергсон, как автор известной концепции времени. Ожидался горячий диспут двух знаменитостей. Но спора не состоялось, просто каждый изложил свою позицию. Зато реплика Эйнштейна: «всякая разумная философия должна согласовываться с естественными и физическими науками» (1), как вскоре оказалось, вызвала далеко ведущее следствие. Принимая вызов, Бергсон написал по итогам дискуссии небольшой трактат, в котором согласовал свое понимание природы времени именно с теорией относительности. (2)

В этом «двойном монологе», по устоявшемуся мнению, победил Эйнштейн, а Бергсон, считается, не понял сути теории относительности. [1] (3) Однако, с моей точки зрения, прошедший век сильно изменяет эти суждения. Становится ясно, что научным итогом диспута является как раз книга Бергсона и сделанный в ней неожиданный вывод, на который и тогда, и теперь никто не обратил внимания: теория относительности является ничем иным, как  блестящим и строгим доказательством существования единого и реального человеческого дления.

Иначе говоря, две несовместимые теории оказались дополнительны. Об этом и пойдет речь ниже.

1. Физик-наблюдатель – фантом или реальность?

Среди критиков Эйнштейна, голоса которых к сегодняшнему дню уже слились в громогласный хор, аргументация Бергсона не повторяется. Ни до него, ни после никто до таких элементарных глубинных оснований теории относительности не добирался. В их свете теория оказалась не дискредитирована, а приобрела совершенно новый смысл. Бергсон  заявил, что восхищается специальной теорией относительности (СТО). Она имеет великое значение для понимания природы времени, но только в том случае, если отделить формализм теории от объяснения ее самим Эйнштейном, освободить СТО от внесенного им ложного «парадокса часов». Бергсон считает, то иллюзия множественности времен возникает, как это ни странно звучит, вследствие нарушения автором своего же принципа относительности.

Вот известная «железнодорожная» иллюстрация Эйнштейна из его работы 1911 г.: «События, одновременные относительно железнодорожного полотна, не одновременны относительно поезда и обратно. (Относительность одновременности). Всякая система отсчета имеет особое время». (4). В этих фразах произошла незаметная самому автору подмена понятий, говорит Бергсон. Принцип относительности гласит, что законы природы не должны меняться со сменой системы отсчета, они должны описываться одинаковым образом. Но как этого можно достичь, если утверждается, что время, с помощью которого формулируются законы, в каждой системе отсчета, - свое, особое, местное? «Это рассуждение позволяет нам ярко осветить двусмысленность, породившую столько недоразумений…, - продолжает Бергсон. – Если мы действительно придерживаемся того, что нами воспринимается и переживается, если мы обращаемся с вопросом к реальному наблюдателю в поезде и реальному наблюдателю на железнодорожном полотне, то мы обнаружим, что тот и другой имеет дело с одним и тем же временем. То, что мы называем одновременностью по отношению к полотну, является такой же одновременностью по отношению к поезду» (5). Оба физика – и в поезде и на полотне – дадут одну и ту же картину времени. Законы природы, выраженные формулами, будут одинаковы. Однако, по Эйнштейну на платформе у наблюдателей все часы синхронны, а в поезде у коллег показания часов последовательны.

Вопрос чрезвычайно серьезный и любая неточность здесь имеет далеко идущие следствия. Может быть, ошибается не Эйнштейн, но Бергсон? Попробуем для проверки обратиться не к цитируемой популярной работе 1911 г. (хотя, справедливости ради надо сказать, Эйнштейн во всех работах рассуждал одинаково), а для чистоты логического эксперимента к самой первой и эпохальной статье 1905 г., с которой все и началось. Сопоставим две цитаты, расположенные почти рядом и тогда нам станет нагляднее суть позиции Бергсона.

Положение № 1: формулировка принципа относительности:  «Законы, по которым изменяются состояния физических систем, не зависят от того, к которой из двух координатных систем, движущихся относительно друг друга равномерно и прямолинейно, эти изменения состояния относятся» (6).

Положение № 2: парадокс времени. Напомню, что автор рассуждает о двух инерциальных системах, в каждой из которых есть наблюдатели с измерительными стержнями и часами. Что же они фиксируют? «Итак, наблюдатели, движущиеся вместе со стержнем, найдут, что часы в точках А и В не идут синхронно, в то время как наблюдатели, находящиеся в покоящейся системе, объявили бы эти часы синхронными. Итак, мы видим, что не следует придавать абсолютного значения понятию одновременности. Два события, одновременные при наблюдении из одной координатной системы, уже не воспринимаются как одновременные при рассмотрении из системы, движущейся относительно данной системы». (7)

Да, совсем нетрудно видеть, что фразы № 1 и № 2 логически противоречат друг другу. Если у наблюдателей в одной системе часы в разных точках идут синхронно, то и в другой у наблюдателей часы должны идти так же синхронно, а не последовательно. Иначе принцип относительности как принцип равноправия систем уничтожается. Поскольку не существует в мире никакой единой для всех, привилегированной, как говорил Эйнштейн, системы отсчета, с которой мы обязаны соотносить все остальные события, никакая система не лучше другой (не является абсолютной, соответственно, нет никакого абсолютного времени) и законы природы в ней выглядят также, как во всех остальных. Эйнштейн оговаривает, правда, что движущиеся физики не заметят, что у них одновременность превратилась в последовательность, это увидят покоящиеся наблюдатели, но поправка, как мы увидим далее, не меняет сути его рассуждений.

Парадокс возникает, как и все логические парадоксы, в результате незаметного смешения понятий из разных рядов. Надо внимательно разобраться, какие же перед нами ряды? Вот две системы декартовских осевых крестов, по которым определяют координаты тел. Системы движутся одна относительно другой. Эйнштейн заявляет, что в обеих есть наблюдатели, люди с часами и измерительными стержнями. Отсюда и начинается путь в тупик. То, что они живые люди, есть проходная деталь, на которую никто, кроме Бергсона, не обращает внимания, потому что человек в механике не является объектом науки. Его наличие там вообще завуалировано, он подразумевался, занимал положение Бога, находящегося сразу повсюду, но нигде конкретно. От присутствия субъекта, фиксирующего и описывающего события, в изучаемом объекте ничего не меняется. Эйнштейн выводит наблюдателя на авансцену, но с несколько непроявленной ролью: то ли он живой человек, то ли некая отделившаяся от него и действующая сама по себе функция измерения.

Для Бергсона наблюдатель – не что-то аморфное и вездесущее, а конкретный центр ситуации. Он настаивает на том, что человек присутствует здесь на самом деле, но не везде сразу . Логика Бергсона оказывается предельно строгой, заставляет нас точно осознать реальность. Если в обеих системах есть наблюдатели и обе системы движутся, это один ряд понятий. Но если в одной из них есть наблюдатели, и система покоится, а в другой их нет и она движется относительно них – тут совсем другая пара или ряд понятий. Присутствие человека влияет на состав рядов. Логика Бергсона непривычна, но, приняв ее, мы сразу улавливаем, что первый ряд – нестрогий и его в науке не бывает, он попал сюда из обыденного мышления.

Его и применяет в первой фразе положения  №  2 Эйнштейн, говоря о двух системах, в каждой из которых есть наблюдатели. Он не обращает внимания, что введенная СТО равноценность и относительность систем накладывает запрет: движущиеся системы в мире бывают, а движущихся с ними наблюдателей не бывает нигде и никогда. Именно так в том же 1905 г. сформулировал принцип относительности Анри Пуанкаре: «Уравнения электромагнитного поля не изменяются в результате некоторых преобразований, которые мы будем называть преобразованиями Лоренца; две системы, одна неподвижная, другая перемещающаяся поступательно, представляют собой таким образом, точное изображение одна другой» (8). Как видим, тут нет движущихся наблюдателей, при любых ситуациях они находятся только в одной системе и ее они принимают за неподвижную, а другую, где их нет, описывают как движущуюся, как изображение первой. Поэтому, повторю еще раз: выражение наблюдатели в движущейся системе – нонсенс, языковая неряшливость. Если считать обе системы движущимися, то никакой теории у нас не будет, без точки отсчета даже понятие скорости исчезает. Равноправие систем относится не к паре из двух движущихся и не к паре из покоящейся и движущейся, а ко всем покоящимся, перед которыми иногда требуется изобразить другую, оппозиционную систему отметок. Равноправны системы отсчета, то есть системы с наблюдателями и не равноправны по отношению к ним системы отметок, то есть безжизненные.

Эйнштейн же без обиняков заявил, что в одной системе время будет синхронно, но в другой у наблюдателей, вот что важно не забывать, будет особое, свое время. Тем самым он незаметно перешел на обыденный, нестрогий язык и применил правомерные понятия СТО из стандартной пары систем, где одна неподвижна и с наблюдателями, а другая движется и без наблюдателей, к неправомерной ситуации или к другому ряду, где в обеих системах есть наблюдатели. Равноправие нарушилось. Понятия из разных рядов, у которых объемы и содержания разные, смешались. Он спутал системы отсчета с системами отметок.

Создалось ложное представление, будто у живых людей, находящихся внутри движущейся системы, в соответствии с преобразованиями Лоренца «сокращаются» сантиметры и «растягиваются» секунды. Но эти сокращения и растяжения относятся только к движущейся мимо них условной системе, которую они описывают с помощью вспомогательной, созданной формулами, ситуации, возникшей из условий задачи. Равноправие систем заключается в том, что если они мысленно переместятся туда, на вторую, оппозиционную, она тут же превратится в неподвижную, а та, которую они покинули, реально или мысленно, станет движущейся и безжизненной, и движение тел в ней будет описываться со сдвигом во времени. Мы всегда будем описывать движущуюся систему, согласно Пуанкаре, как проносящееся зеркало, и каждая точка нашего времени отобразится в нем как трассирующий след. Зеркало всегда только одно, напротив нас.

В действительности все люди всегда и везде находятся в движущихся системах, что очевидно. Но уже Галилей покончил с очевидностью и сформулировал первый ПО, где появилась точка отсчета, а человек стал чем-то вроде высшего существа, парящего над всеобщим движением. Когда наука стала иметь дело с огромной разностью скоростей двух тел, Гендрик Лоренц наделил каждое своей системой, одна из которых имеет  условное местное время. Эйнштейн во фразе № 1 сформулировал уточненный ПО, однако, как видим, тут же объявил, что сокращение длин и увеличение длительности есть не введенный механикой прием для описания проносящихся мимо нас быстрых систем, как расценивал свои преобразования Лоренц (о работах которого Эйнштейн тогда не знал), а свойство самих движущихся мимо нас тел или систем отсчета, которое будет немедленно обнаружено, если туда поместить наблюдателей. Однако в зеркало ничего нельзя поместить, надо изменить картину в комнате. То есть переставить зеркало.

Получается, что это не Бергсон не понял СТО. Он увидел, что присутствие наблюдателя в СТО совсем не фигура речи, что Эйнштейн двинулся в верном направлении, но увлекся, наделил наблюдателями и оппозиционную систему и тем создал логическую парадоксальность, размазал смысл между изображением и реальностью. А между тем СТО придала человеку совершенно отчетливо новую роль: укоренила его в неподвижной системе отсчета и тем прояснила его положение в мире. Из трактата Бергсона следует: время есть обнаруженное СТО реальное явление природы, объективное свойство, а не условность формального описания. Вот почему оно сопротивляется логическому произволу, требует точности языка. Бергсон предостерегает: Эйнштейн принял способ описания систем за действительность, отражение в зеркале – за реальность, уверяя всех, что так устроен мир, что время в нем зависит от скорости перемещения.

2. Парадокс часов надо отделить от СТО

Если отвлечься от трактата Бергсона и уточнить, как понимал Эйнштейн время, надо со всей определенностью сказать, что, как и во всей механике, время в СТО чисто операционально, остается не определяемым аддитивным параметром t неизвестной природы. Эйнштейн отвечал на вопрос о природе времени самыми обыденными словами: время есть то, что измеряется часами. Есть тут какой-нибудь ответ? А часы, говорит он, нужны нам для сравнения показаний стрелок с наступлением определенного события. Вот и все. Для Эйнштейна нет ни дления, ни становления, ни прошлого или будущего, нет необратимости времени и всего того круга проблем, которые обсуждаются при выяснении природы времени. Оно, полагает он, есть общий признак материальной вселенной, только идет не абсолютно и синхронно в ней, как утверждала классическая механика, а в каждой системе по-своему. Оно – местное время. Вот и все различие с прежней наукой.

Идея реальной множественности времен неотвязно следует за Эйнштейном. В докладе в Цюрихском обществе естествоиспытателей в 1911 г. он развил свое увлечение до опасной степени, породившей великое брожение умов и путаницу в образованном мире. Сначала он опять сформулировал парадокс: «Таким образом, движущиеся часы идут медленнее, чем такие же часы, покоящиеся относительно системы k». (9) А затем позволил себе принять за часы живой организм: «Следует добавить, что выводы, которые справедливы для этих часов, взятых нами в качестве простой системы, представляющей все физические процессы, остаются в силе и для замкнутой физической системы с каким-либо устройством. Например, если бы мы поместили живой организм в некий футляр и заставили бы всю эту систему совершить такое же движение вперед и обратно, как описанные выше часы, то можно достичь того, что этот организм после возвращения в исходный пункт из своего сколь угодно далекого путешествия изменился бы как угодно мало, в то время как подобные ему организмы, оставленные в пункте отправления в состоянии покоя, давно бы уже уступили место новым поколениям. Для движущегося организма длительное время путешествия будет лишь мгновением, если путешествие будет происходить со скоростью, близкой к скорости света! Это – неизбежное следствие наших исходных принципов, к которым нас приводит опыт». (10). Какой опыт?

Непроизвольно часы и живой организм можно сравнить, конечно, но нужно отдавать себе отчет, что это чистый образ, ничего более, чем литературно-художественный троп, к строгой науке не имеющий никакого отношения. Эйнштейн снова смешивает понятия из разных рядов: живая система и прибор. На каком основании мы можем их отождествлять? Только потому, что оба перемещаются? Но в кинематике должны перемещаться точки, у которых нет никаких собственных свойств, то, что происходит внутри тел, ее совсем не должно интересовать. Точка может стареть?

В том же году горячий пропагандист теории относительности Поль Ланжевен опубликовал статью, в которой заменил неведомое животное в футляре на человека, для которого при движении с околосветовой скоростью пройдет, допустим, два года, а на Земле – двести лет. (11) Затем какой-то досужий популяризатор наделил улетающего и в согласии с СТО якобы остающегося юным человека братом-близнецом, который сидит дома и стареет.

Но эта словесная эквилибристика запрещена именно ПО и принципом равноправия систем отсчета. Согласно СТО формулы, описывающие две равномерно движущиеся относительно друг друга системы, зеркальны. Улетающий от Земли близнец обладает таким же правом, даже обязанностью написать формулы с теми же преобразованиями Лоренца и никак не другими. То есть он изобразит себя покоящимся, а Землю уносящейся от него со огромной скоростью. И молодым тогда останется улетающий брат-домосед, да и все люди на Земле должны перестать стареть.

Хотя на самом деле стареть и на Земле, и в снаряде все будут в одном темпе, потому что бумажные формулы служат только для кинематических расчетов. Человек всегда в них не движется, а покоится. Не в компетенции физиков говорить о биологических процессах старения по отношению к скорости передвижения. Но опять образы приняли вид реальности и придуманные виртуальные близнецы заполнили страницы научных, научно-популярных изданий и даже учебников и стали олицетворять в расхожем мнении теорию относительности. Она, собственно, и свелась к «парадоксу близнецов». Тщетно его развенчивают другие физики, разобравшись, что в рамках СТО он не действует, надо применять ускорения, повороты, торможения, совсем запутывающие дело, потому что если к телу прилагается сила, системы уже не инерциальны, и мы обязаны сказать, что они обладают абсолютным движением по Ньютону с его отнюдь не относительным временем.

Умственное повреждение, нанесенное этими виртуальными близнецами научному мировоззрению, не поддается никакому описанию. Релятивизм стал принципом, применяющимся далеко за пределами физики. Мода на относительность окрасила всю науку и философию ХХ века. Но это уже другая тема, хотя и чрезвычайно интересная для историков знания.

Разобравшись с помощью трактата Бергсона с «парадоксом часов», обратимся теперь к более серьезным вещам в его тексте. По сути дела нас должна больше интересовать сама идея реального времени, ведь Бергсон был единственным, кто обнаружил увлечение Эйнштейна и внятно указал его причину.  Что же такое реальное время?

3. Человек не является существом относительным

Кроме чистой логики, за Бергсона выступает опыт, а именно знаменитый опыт Майкельсона-Морли. Загадочная невозможность сложить скорость света и Земли возникала из предвзятых концепций абсолютного времени классической механики или неопределенного «эфирного» времени. Развенчавший абсолютное время Эйнштейн предположил, что здесь кроется запрет на достижение любым материальным объектом скорости света и «вручную» ввел в основание своей теории первый постулат: скорость света постоянна и не зависит от собственного движения источника света; скорости света и его источника не складываются, потому что наступает «растяжение» секунд и «сокращение» сантиметров.

 Но у опыта имеется совершенно другое, более реалистическое объяснение, строго механическое, говорит Бергсон. Предполагалось, что скорость света по направлению движения Земли по орбите больше, чем в боковом или противоположном направлении. Но что мы подразумеваем под словами: Земля движется по орбите? - спрашивает Бергсон. Находясь на Земле, нам трудно обнаружить ее движение с помощью местных средств.  Где та точка или система отсчета, с которой мы наблюдаем движение Земли по орбите? В согласии с Коперником и Кеплером точка отсчета внутри Солнца. Но у нас эмпирический опыт, нам ничего не даст мысленная модель рассмотрения ситуации откуда-то из другого места, мы смотрим на приборы с Земли и при любых вариантах должны считать планету неподвижной. И, главное, свет так себя ведет.

В полном согласии с принципом относительности и прибор, испускающий свет, и наблюдатель находятся в системе, где идет реальное время. Никакого опытного сложения скоростей в одной системе добиться невозможно. С помощью равномерно текущего времени измеряется физическая скорость распространения света. Не меняла существа дела и гипотеза эфира, относительно которого якобы движется Земля. Мы включаем свет в покоящейся системе, и, естественно, к скорости его распространения от неподвижного источника ничего не прибавится, независимо от того, есть эфир или его нет. Реальный, с непревзойденной точностью поставленный эксперимент и показал истинное положение человека. В реальных условиях никаких двух систем, придуманных в мысленном опыте, не обнаружилось, скорость света в неподвижной системе одинакова во всех направлениях. Значит, никакой реальной другой длительности тоже нет, не существует.

Таким образом, опыт Майкельсона-Морли навсегда и неопровержимо подтвердил именно единственность и реальность времени, а не его относительность. Исследуя феномен длительности в 1883-87 гг., разъясняет Бергсон, он не рассматривал ее как мировое явление, он только указал на то место, где она образуется – в глубине человеческого существа. (12) Человек переживает не какую-то внешнюю длительность, а свою собственную, которую Бергсон предложил тогда называть реальным или конкретным длением. Тем он тогда и ограничился, его идея была частной, относящейся только к человеку без окружающего фона. Но анализ СТО привел его к выводу, что ее положения «оказались не только не противоречащими обычной вере людей в единое универсальное время, но они утверждали ее, они сообщали ей что-то вроде доказательства» (13).

Дление человека оказалось универсальным явлением, потому что из СТО следует с непреложностью, что нигде нет какого-то неопределенного независимо ни от чего идущего времени, абстрактной абсолютной длительности для всей вселенной. Иначе говоря, СТО покончила с выделенной системой классической физики и, наоборот, утвердила: только та система, где есть человек, обладает длительностью или, строже говоря, длением. Где бы мы ни находились с приборами, мы измеряем свое собственное конкретное дление и применяем его для описания любых процессов. Следовательно, оно имеет универсальный характер, покрывая весь познаваемый универсум. «Всем человеческим сознаниям свойственна одна и та же природа, - говорит Бергсон, - все они воспринимают одинаковым способом, текут с одной и той же скоростью и переживают одну и ту же длительность. Ничто не мешает нам вообразить сколько угодно человеческих сознаний, рассеянных по вселенной на таких расстояниях друг от друга, что периферическая часть внешнего опыта любых двух соседних сознаний окажется общей. Они сливались бы в один опыт и развертывались в одной длительности, присущей любому из двух соседних сознаний» (14).

 То, что Бергсон называет конкретным человеческим существованием, продуцирующим внутри себя реальное дление, с точки зрения теоретической физики есть важнейшая часть того, что она называет «система отсчета». В ней используется означаемое значком t время. Но свойство чего предъявлено в значке t? Опыт Майкельсона-Морли и принцип относительности наглядно демонстрируют то, что Бергсон ранее описал словами: время принадлежит не внешней вселенной, не вещам, не эфиру, а человеку. Время стоит в том же самом ряду, где располагаются все остальные показания, формируемые нашими ощущениями. Ведь наши приборы, в том числе и часы, есть продолжение и усовершенствование наших свойств и способностей.

Опыт исключил внешнее время, значит, говорит Бергсон, подтвердил , что все разнообразные внешние циклические процессы, которые мы принимаем за течение времени, есть только способы его измерения, они, как и часы – не генераторы его, а счетчики, системы отметок. В таком случае, куда бы систему отсчета человек, в строгом смысле для теории – физик-наблюдатель – ни переносил бы, он несет время с собой. Теория относительности доказала, а не просто декларировала, что всегда есть наблюдатель, он не условность и не отделим от своей системы. Эта нераздельность суть объективность, она не зависит от наших желаний. Принцип относительности построен на неустранимом объекте – человеке. Время относительно только к нему.

Дление манифестирует непрерывность течения внутренней жизни, говорит Бергсон в главе с красноречивым названием: «О природе времени». Оно есть непрерывный переход, не имеющий никакого отношения ни к какой вещи, вообще ни к чему материальному за пределами живого человека с присущими ему интуицией и сознанием. Мы переживаем дление интуитивно независимо от того, сознаем его или не сознаем. Для того, чтобы сознавать, мы подключаем память. Дление является, обнаруживается нам памятью, но само объективно есть темный нерасчлененный поток жизни, а если сопоставить его с введенными нами единицами измерения, оно есть промежутки, интервалы между рисками на циферблате. Дление есть продолжение «перед» в «после», как связная мелодия, если слушать ее с закрытыми глазами.

Но что такое параметрическое время в безжизненной системе отметок, которое растягивается? Бергсон разъясняет, что они всего лишь безразмерные и не имеющие никаких свойств математические точки на линии длительности. Все используемые нами в жизни и в науке единицы времени, а не только эластичные отметки СТО, суть «точки одновременности», как бы мгновенные срезы воображаемой линии в пространстве, полная аналогия геометрической точки, т.е. теоретические абстракции от потока жизни. Если бы мы непрерывно шли в течение всей своей жизни, продолжает Бергсон, наши следы символизировали бы наше существование, были его изображением. Каждый такой след стал бы мгновением, секундой или чем угодно, лишь бы одноранговой с соседней единицей измерения. Их множество стало бы числовым рядом. Мы можем их складывать, делить, возводить в степень, производить с ними любые математические операции. Число  остановленных одновременностей (сумма точек) и есть длительность в механике, в отличие от дления не имеющая никаких свойств, кроме количественных.

Именно потому, что длительность представлена фиктивными математическими абстракциями, с ними и можно делать все, что требуется по логике теории – в данном случае «сжимать» или «растягивать». Если мы поместим больше или меньше точек в один и тот же отрезок прямой линии, он растянется или сожмется в количественном смысле, что математика позволяет делать. С помощью этого приема мы описываем те далекие или быстрые системы, которые описать иначе невозможно. Но если мы будем постепенно приближаться к ним, то последовательность показаний часов двух систем будет уменьшаться, сближаться, пока они не совпадут и при нашем прибытии наступит одновременность, то есть обычная картина одной системы. Так что эластичное «время» СТО – договорное, условное или концептуальное, вводимое каждый раз ad hoc, оно не реальный признак вещей, а просто необходимый инструмент, как линейная перспектива художников, которой специально обучают. С его помощью сохраняется эквивалентность всех представлений о вселенной, полученных с любых точек зрения, говорит Бергсон.

Во времени реальном, в длении человека, нет никаких мгновений, отметок и точек, а есть поток. Вот почему человек присутствует только в неподвижной системе отсчета, а напротив него, в зеркале выбранной движущейся системы, изображается не что иное, как его собственное время – трассирующий пунктир отметок. Мы не замечали его в рамках галилеевского принципа относительности в силу незначительной разницы скоростей. Но измеряя гигантские скорости, с помощью СТО стали реально его видеть и теперь можем уяснить, что дление единственно, никакого другого темпа кроме того, которым живет человек, не существует. Следовательно, оно есть природное явление, не зависящее от воли и сознания людей, как и все остальное в нашей биологии.

До появления СТО, продолжает Бергсон, мы отождествляли время с этими абстрактными точками, нарисованными на чем угодно. Мы изображали его любым циклом. И потому в уме сопрягали время с изображением этой линии, непроизвольно переносили его на текучие внешние по отношению к нам явления, считая его объективным признаком сохранности (а не в меньшей мере и порчи) вещей. С появлением ПО мы, наконец, станем отличать время реальное от его исчисления или от формального времени, необратимое дление – от обратимой длительности. Только когда наука стала измерять очень быстро движущиеся объекты, местонахождение человека для механики перестало быть неважным и неопределенным, он занял четко оговариваемое теорией место в определенной покоящейся системе, его дление стало не абсолютным, но отделилось от «времени» внешней вещи и стало наглядно отображаемым.

 4. Что на самом деле доказала СТО

Строгий научный факт неразрывности субъекта и объекта во времени, или относительность его к человеку, является наглядным образцом принципа дополнительности Бора: теории Бергсона и относительности друг без друга – неполны, непонятны, они комплементарны, предполагают и объясняют друг друга. Движение любого тела нельзя изобразить формулами (с использованием символа t) без жизненного дления субъекта, ибо мы описываем ситуацию «двух систем отсчета» с помощью этого символа, а дление реально присуще только одной из этих систем – находящейся в покое.  

Собственно говоря, в диспуте «двойного монолога» только Бергсон открыто вел речь о природе времени, или о причине дления. Но и из слов Эйнштейна мы вполне извлекаем его мнение об источнике течения времени: он видит его вне человека. Вот что Эйнштейн говорил тогда: «Физическое время могло произойти из психологического. Первоначально индивиды имели понятие об одновременном восприятии; они могли понимать один другого и утверждать о некоторых вещах, что они воспринимаемы [одинаково]. Это был первый шаг по пути к объективной реальности. На самом деле объективные события не зависят от индивидов, для них они просто ментальные конструкции или логические сущности. Это не такая вещь как время философа, просто психологическое время отличается от физического». (15) Иначе говоря, для Эйнштейна объективность находится вне и лишь отражается в нашей психологии, причем наше чувственное восприятие ее есть нечто ненадежное и зависящее от множества случайностей, жизненных ситуаций, настроений и т.п.

Бергсон ставит вещи в естественное положение: реальность находится внутри человека. То, что все считают шаткой психологией, для него фактически физиология. Человек действительно интуитивно воспринимает время и восприятие, действительно, может быть изменчиво. Только все субъективные волнения накладываются не на внешние циклы, а на свой собственный, внутренний ритм и поток жизни – источник и причину феномена дления. До появления СТО, когда все были убеждены в существовании абсолютного, то есть внешнего источника длительности, рассуждения Бергсона казались чисто логическими. Теперь ситуация изменилась. СТО доказала равноправие всех систем, где непременно присутствует человек, он такая же реальность, как внешняя вещественность.

Теперь стало ясно, что куда бы мы ни поместились со своими часами, говорит Бергсон, мы обязаны принимать всегда течение времени одинаковым, у нас всегда есть одновременность, синхронность часов. «Философу трудно утверждать с достоверностью, что два лица переживают один и тот же ритм длительности – нет строгого смысла, нельзя [этого] утверждать, - говорит Бергсон. – С теорией относительности это можно сделать: когда мы сравниваем две системы, мы можем дать теории смысл. Она сообщает высшую понятность идее единого времени, какую только можно ей сообщить» (16). Принцип относительности реализовал его идею.

Таким образом, диспут 6 апреля 1922 года содержит в себе значительно больше, чем тогда современникам казалось. Усилиями двух великих умов, за два приема найден источник реального времени: сначала Эйнштейн, еще неотчетливо и путанно, но ввел в СТО измерителя, затем Бергсон прояснил, что тот появился не случайно, а в качестве носителя дления. Личное столкновение в «двойном монологе» стало катализатором соединения теории относительности с идеей реального времени, благотворного единства строгой математики и непосредственных данных психологии. Но это понял тогда только один человек, так что мы имеем дело с пропущенным в истории науки и требующим восстановления событием. Благодаря ему мы можем теперь приступить к уяснению природы времени, которая так надолго была затемнена привходящими обстоятельствами.

На протяжении всего двадцатого века теория относительности в версии Эйнштейна, то есть вместе с парадоксом времени, царила в физических дисциплинах. А теория Бергсона бесшумно, не спеша, но верно превращалась в фундаментальную основу описательных наук о Земле и биологии, где прошлое и будущее нельзя поменять местами. (17) Казалось, что этим противоречащим друг другу теориям не сойтись, настолько их содержание находилось в разных плоскостях науки. Одна символизировала обратимость и количественные стороны времени, другая – необратимость и качественные его стороны. После века соревнования двух концепций стало ясно, что они описывают одно явление, если отбросить мешающие СТО наросты, от которых она, кстати, нисколько не изменится.

Идею реального времени называли психологической, интуитивистской, то есть относили к субъекту, на чьи показания трудно опереться как на объективные. Но через восемь лет после описываемых событий к Бергсону присоединился В.И. Вернадский. Он выступил в журнале Французской Академии наук со статьей, названной прямо по теме диспута: «Изучение явлений жизни и новая физика». Здесь он ввел новый термин для найденного Бергсоном дления – биологическое время-пространство. (18) И сразу все стало на свои места. Биология, внутренее устройство живого существа – уже не просто человеческая психология, а свойство всего живого вещества, квинтэссенции биосферы. Как и Бергсон, Вернадский увидел в СТО и вообще в новой физике, начавшейся с открытия радиоактивности, великий поворот – от трехсотлетнего миропредставления с безжизненным космосом, где Земля и человек теряются, к новому синтезу космоса, в котором жизнь формирует необратимое время и особое, диссимметрическое пространство. История превращения понятия о реальном времени Бергсона в понятие биологического времени Вернадского заслуживает, конечно, отдельного описания. (19)

Научным мейнстримом построения Бергсона не поняты. Почему? Мне кажется, по двум очень важным, хотя и трудно различимым причинам, на которые здесь можно только указать, но нет места их раскрывать.

1) Все уверены, что анализ Бергсоном природы времени – философский анализ, не  переводимый на язык механики. Между тем уже первая основополагающая его работа о времени не является строго философской, она по большей части относится к описательным наукам, а именно, к только что отпочковавшейся тогда от философии психологии. В частном письме Бергсон писал: «На самом деле метафизика и даже психология привлекали меня гораздо меньше, чем исследования, относящиеся к теории науки, особенно к теории математики; в докторской диссертации я собирался исследовать фундаментальные понятия механики. Так я занялся идеей времени. Я не без удивления заметил, что ни в механике, ни даже в физике вовсе нет речи о собственно длительности, а «время», о котором там говорится – нечто совсем иное. Тогда я задался вопросом о том, что такое реальная длительность, и чем она могла бы быть, и почему наша математика не может ее уловить. Так постепенно я перешел с позиций математики и механики, которые вначале разделял, на точку зрения психологии. Из этих размышлений и возник «Опыт о непосредственных данных сознания», где я пытаюсь с помощью абсолютно непосредственной интроспекции постичь чистую длительность». (20). Добавлю, что во всей его докторской диссертации мало ссылок на чисто философские работы, зато во множестве – на статьи по конкретной психологии того времени вплоть до ее клинического опыта, на данные тогдашней анатомии и физиологии. И в других своих работах Анри Бергсон выступает не как чистый философ, хотя и называет себя таковым, но как теоретик биологии (анти-дарвинистская «Творческая эволюция»), теоретик этнологии и открытого общества («Два источника морали и религии»). Он анализирует не категории языка, но понятия-вещи.

2) Вторая причина – общее состояние школьного научного мировоззрения последних двух столетий, согласно которому у всех в головах имеется представление о порядке мироздания, где жизнь как таковая появляется в самом конце времен, прямо по непреодоленной модели креационизма. Отсюда считается заранее, необсуждаемо, по «естественной» установке сознания: жизнь случайна в природе, незаметна в общем составе космоса и совсем недавно произошла из инертной материи на Земле. Когда следы жизни стали обнаруживать в слоях близ канонического «возраста Земли», происхождение ее перенесли в неопределенный космос.

Поэтому, даже принимая безупречную логику Бергсона относительно конкретного дления человека и всего живого, все понимают его как частную, незначительную черту в общем строе природы на фоне какого-то большого космического «времени», которое идет, «потому что все в мире движется».

Для Анри Бергсона именно как теоретика биологии жизнь не является ни случайной, ни незначительной подробностью универсума. Она вечна. Этот его вывод, или учение об élan vital вместе с теорией конкретного дления совпадают с выводами В.И. Вернадского. Создатель науки о биосфере называет научным фольклором темы происхождения жизни, существования возраста Земли, игнорирующие жизнь космогонические гипотезы. Для него жизнь эмпирически одновозрастна космосу. Космическая, геологическая, человеческая истории разворачиваются на фоне биологического времени. (21)

Его пока еще непривычные взгляды опираются на геологические и биосферные факты, но в силу консерватизма мышления стоят в стороне от господствующего мировоззрения. В стремлении составить законченную картину мира мы склонны подчас доверять теориям больше, чем это необходимо, вместо того чтобы основываться на строгих опытах и непосредственных данных, то есть на здравом смысле скромных описательных наук, которые не спешат со всеобъемлющими космологическими построениями.

Литература:

1.Нордманн Шарль. Эйнштейн в Париже. (Изложение теории и дискуссии)./Перевод и биограф[ическая] зам[етка] Федора Ге. / Приплет  к  кн.: О.Д. Хвольсон. О теории относительности. М., 1922. с. 243.

2. Бергсон Анри. Длительность и одновременность. По поводу теории А.Эйнштейна. Пг. 1923. 154 с.

3. Упоминания о диспуте «двух монологов» : Ivan Pupolizio. Telling time / Jekyll.сomm. International Journal of Science communication / № 2, June, 2002. jekill.comm.sissa.it/archivio_eng02.htm; Juan Ferret. The Einstein-Bergson Debate: Time-Centered Account of General Relativity/ http://nti.educa.rcanaria.es/fundoro/einstein.; Ilya Prigogine. The Arrow of Time / http://www.icra.it/publications/books/prigogine/motivation.htm.

4. Эйнштейн А. О специальной и общей теории относительности. М. 3-е изд. 1923. Перевод  А.П. Афанасьева, стр. 23 – 25.

5. Бергсон. Длительность…, с. 87

6. Эйнштейн А. К электродинамике движущихся тел. /Собрание научных трудов в 4-х тт. Т. 1  Работы по теории относительности 1905-1920. М.: Наука, 1965. с. 7-35., с. 10.

7. Там же, с. 12-13.

8. А. Пуанкаре. О динамике электрона./ Принцип относительности. Г. Лоренц, А.Пуанкаре, А. Эйнтшейн, Г. Минковский. Сб. работ классиков релятивизма. Под ред В.К. Фредерикса и Д.Д. Иваненко. М.-Л., 1935. с. 52-53

9. Эйнштейн. Т. 1. с.184.

10. Там же, с. 184-185.

11. Ланжевен П. Эволюция пространства и времени./ Физика за последние двадцать лет. Л. 1928. с. 152-171.

12. Исследование реального дления опубликовано им в докторской диссертации 1889 г. Последнее русское издание: Бергсон Анри. Опыт о непосредственных данных сознания./ Собр. Соч., т. 1. М.: «Московский клуб»., 1992, с. 50 – 155.

13. Бергсон. Длительность…, с. 5.

14. Там же, с. 41.

15. Populizio Ivan/ Op.cit. Глава «The philosopher and the scientist: chronicle of a “double monologue”».

16. Бергсон. Длительность…, с. 104.

17. Аксенов Г.П. В.И. Вернадский о пути к абсолютному времени/ Вестник Российской Академии естественных наук. 2003. № 1. с. 36-44

18. Vernadsky V.I. L’etude de la vie et la nouvelle physique. / Revue général Sciences pure et appliquées. 1930. Vol.  41. № 24, p. 695-712. По-русски опубликовано при жизни автора в 1931 и в 1940 гг. Современное издание в кн.: Вернадский В.И. Проблемы биогеохимии. М. Наука. 1980, с. 246 – 277.

19. Проблема ранее уже анализировалась в моей книге: Аксенов Г.П. Причина времени. М.: Эдиториал УРСС. 2001. 302 с.

20. Bergson H. Ecrits et paroles, v. I. P. 1957, p. 204. Цит. по: Блауберг И.И. Анри Бергсон и философия длительности. Предисловие к кн.: Бергсон. Опыт…,  с. 10.

21. Аксенов Г.П. Закончилось ли научное одиночество В.И. Вернадского? Принцип космичности жизни с 1921 г. по настоящее время. / В.И. Вернадский и современность. М.: “Ноосфера”, 2003. 348 с. – с. 74 – 85; Он же. Косминты: сценарий эволюции. Схема теплого происхождения солнечной системы./Геодезистъ. 2003., № 1-6. с. 6 – 11. Он же. Анри Бергсон и Владимир Вернадский о причине дления. /Музыка и категории времени. М.: АСМ, 2003. С. 57 – 67.

(Опубликовано в журнале «Вопросы философии», 2006, № 2. С. 107 - 117)